Небо за стёклами [сборник] - Аркадий Миронович Минчковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комдив задрал вверх голову и мечтательно сказал:
— Испортили мы им рождество, а?..
Дома полковник снял китель. В чистой белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, похожий на дуэлянта со старой картинки, несколько раз прошёлся по комнате. Вдруг он повернулся к адъютанту и как-то совсем просто, по-домашнему проговорил:
— А ты что думаешь? У меня и дочка есть. И ещё какая!.. Красавица. Не веришь? Подожди — война кончится — познакомлю. Посмотрим, что скажешь.
Это неожиданное признание удивило Ребрикова. Никогда до тех пор полковник ничего не рассказывал о своей семье. Не было у него, как и у Володьки, семейных фотографий, и писем из тыла он не получал. Догадывался адъютант, что комдив одинок, и вдруг — на тебе, дочка!
Ребриков смотрел на худощавое, с прямыми тонкими чертами лицо полковника, и внезапно чёрные глаза Латуница показались ему странно знакомыми. Словно он уже где-то видел эти глаза. Но где же?!
Полковник ушёл к себе. Ребриков быстро разделся, сунул под подушку «ТТ» и, ещё раз подумав о том, где он мог видеть такие глаза, сладко зевнул и уснул крепким сном.
2
Только на пароходе, уже вдали от берега, начала приходить в себя Нелли Ивановна.
В переполненной женщинами и детьми каюте третьего класса она кое-как привела себя в порядок, переменила платье.
В глазах её всё ещё стояла страшная картина дорог, забитых беженцами, безжалостно преследуемых самолетами врага. В ушах ещё звучали взрывы бомб, плач детей и стоны раненых. Страшный крик потерявшейся в панике девочки: «Мамочка, где ты, мамочка!»
Все, чем жила столько лет Нелли Ивановна, рухнуло в один день, в один час.
После долгих лет счастливой семейной жизни она была одна. Одна, без друзей, без единственной дочери. Жалкая, беспомощная женщина с большим чемоданом, актриса, куда она сейчас ехала, кому была нужна?
Нелли Ивановна не думала теперь о Долинине. Он кончился для неё как-то внезапно, сразу, словно его никогда не существовало. Она не сомневалась в том, что больше никогда не встретится с ним. Что бы ни случилось, их дороги больше не могут сойтись. И только стыд, стыд за свою беспомощность, за то, что она столько лет жила рядом с человеком, который оказался таким жалким и трусливым, заставлял её тяжело страдать.
Понадобилась не только война, но и ощущение её страшного дыхания совсем рядом, чтобы вдребезги разбился стеклянный колпак, которым она была так долго и, казалось, надежно укрыта.
К счастью для неё, никто из тех, кто был с нею в каюте, не знал и, вероятно, никогда не видел на сцене Нелли Ивановну. Неудобств этой сверх меры забитой людьми общей каюты она, привыкшая к комфорту, сейчас словно не замечала.
Ветреный Каспий утихал. Пароход почти перестало качать, хотя находился он в открытом море. Нелли Ивановна поднялась на палубу. У стены палубной надстройки на узлах сидела пожилая женщина в простом чёрном пальто и тёплом шерстяном платке. Женщина, видно, приготовилась к ночлегу.
— Не замёрзнете? — участливо спросила она, глядя на легкую одежду Нелли Ивановны.
— Нет, — ответила та. — Там, внизу, душно.
Женщина понятливо кивнула головой и, ещё раз внимательно оглядев Нелли Ивановну, продолжала:
— Бачу, военного жинка. Налегке едете? На фронте сам-то? — И, не ожидая ответа, сочувственно вздохнула: — Что зробишь, им-то там хиба стильки лиха?!
Только начинавшиеся сумерки скрыли от неё вспыхнувшие щёки актрисы.
Путь из Красноводска в Ташкент был долгим и изнурительным.
В Ташкенте, население которого за последний год, вероятно, увеличилось втрое, нашлось много знакомых. Тут работали эвакуированные из столицы театры, жили видные музыканты и некоторые литераторы. Работала киностудия. Снимались даже фильмы.
Первым впечатлением Нелли Ивановны было, будто она вернулась в Ленинград.
Многие из знакомых, видно, уже обосновались здесь и беспокоились лишь о том, чтобы не пришлось двигаться дальше. На Нелли Ивановну смотрели со страхом и любопытством. Казалось, она прибыла сюда совсем из иного, неведомого мира, об ужасе существования которого тут знали только понаслышке.
Нелли Ивановну останавливали на улице, расспрашивали о случившемся. Одни бестактно выведывали, как же такое могло произойти с Долининым, — слухи о нём уже разнеслись по городу, другие начинали издали, говорили, что очень рады, что она снова здесь, среди своих, что всё у неё теперь пойдет хорошо.
Были и такие, что из осторожности не узнавали Нелли Ивановну, при встрече глядели в другую сторону.
И странно, многие из знакомых показались Нелли Ивановне совсем не изменившимися за этот страшный год, словно не было на свете никакой войны и горя. И она со страхом подумала: «Неужели и я была такой же?»
В Ташкенте она сразу нашла работу. Её приняли в труппу большого столичного театра. С немалым трудом Нелли Ивановна отыскала себе комнату на окраине города в старинном доме с деревянной галереей внутри двора.
Через месяц она уже играла на сцене. Но что-то новое прибавилось с этих пор в характере Нелли Ивановны, её уже не радовали букеты цветов, преподносимые публикой, она оставалась равнодушной к поздравлениям друзей.
Другого, совсем другого хотелось ей сейчас. Нелли Ивановна ещё не знала, чего она ищет, но отлично понимала, что признание публики, которого она добивалась столько лет, теперь сделалось для неё пустячным и до смешного мелкотщеславным.
Из Ташкента она поехала в Самарканд. Оттуда — в Алма-Ату.
В городах было много военных, сюда были вывезены академии, училища. Вечерами в открытые окна доносились лихие песни и чёткие шаги курсантов.
Осенью и зимой произошли большие события. Немцев окружили в районе Волги. Красная Армия дошла до Таганрога, Донбасса.
И сразу веселее стали лица у прохожих на улицах.
3
Словно далекие белые ночи опускались на станцию Богаевскую. Чуя недоброе, немцы неистовствовали. Сотни осветительных ракет висели над станицами Манычевской, Бессергеневской и Новочеркасском. Вверх взлетали цветные сигнальные ракеты. Красные и зелёные строчки трассирующих пуль крест-накрест прошивали мглистое небо, и над дорогами вспыхивали розовые отблески взрывов.
По ночам к переднему краю двигались танки, машины, тянулась пехота, скрипели обозы.
Днем всё замирало, будто обе стороны сговорились отдохнуть. Только где-то лениво шлепались мины.
В полуразрушенных домиках среди вишнёвых садов жили привыкшие ко всему солдаты. Пекли отрытую в земляных бункерах рассыпчатую картошку, ждали приказа.
А в подвалах домов вторую неделю ютилось перепуганное обстрелом и бомбёжкой мирное население. Там теснились койки и топчаны. Из подвальных оконных щелей выглядывали любопытные
